Тот хотя бы обрел наконец вечный покой.
Немедийский барон спиной чувствовал угрюмый взгляд принца, но даже не подумал оглянуться.
Слюнтяи, все как один, подумалось ему в сердцах. А ведь шамарец еще один из лучших! Он все-таки был солдатом, имеет понятие о дисциплине, должен бы уметь держать себя в руках. И все же малейшая неприятность выводит его из равновесия, лишает уверенности в себе. Амальрику Валерий напоминал бойца, превосходного в нападении, но совершенно неспособного обороняться. Как только в атаку переходил противник, он мгновенно терялся, утрачивал инициативу, заранее готов был счесть себя побежденным.
На его месте, барон знал, он сражался бы до последнего. Любыми средствами, любым оружием. Зубами и когтями бы рвал глотки врагам, но не позволил им загнать себя в угол. Он скорее погиб бы, сражаясь, чем признал поражение. И потому в этот миг к аквилонскому принцу он не испытывал ничего, кроме брезгливого снисхождения. Нумедидес, по крайней мере, при всей его шакальей подлости и ослиной тупости, точно знал, чего хочет, и готов был добиваться своего.
Выйдя на жертвенный двор, Амальрик отыскал взором второго принца. Нумедидес стоял в окружении придворных, мрачно и недовольно взирая на мир. За то время, что они были в храме, погода испортилась еще больше, пошел дождь со снегом, и наследник трона ежился, переминался с ноги на ногу, всем своим видом показывая, как невмоготу ему затянувшаяся церемония.
«Потерпи, – усмехнулся Амальрик про себя. – Недолго тебе осталось». Он знал, что скоро Нумедидесу станет жарко как никогда.
У них с Орастом все прошло благополучно, да он, собственно, и не сомневался в этом. Как всегда в минуты опасности, веселое презрение ко всему на свете овладело им; он словно торопил смерть, подзадоривая ее, вызывая на бой, из которого, был уверен, что выйдет победителем. Уж его-то, в отличие от Валерия, ничто не могло лишить воли к победе, остановить или заставить свернуть с однажды избранного пути. Со злым безрассудным задором он шел прямо навстречу любой угрозе.
А как перепугался Ораст, когда тот жрец наткнулся на них! Он вспомнил перекошенную, позеленевшую от ужаса физиономию с выпученными глазами, рот, судорожно открывающийся и закрывающийся, точно у выброшенной на берег рыбы, и едва удержался, чтобы не расхохотаться. Сам он ощутил приближение жертвы задолго до того, как та показалась в поле зрения – обостренное чутье никогда не подводило его в таких случаях, – и он намеренно тянул у двери, выжидая, пока служитель Митры подойдет ближе.
Дальше все случилось так, как и было задумано.
Он убил его быстро и чисто, так что жрец не успел даже пикнуть. Достаточно было сказать пару слов, которые ошеломили его, чтобы несчастный служитель застыл. Всего на миг. Но этого хватило для молниеносного броска – и в правую глазницу ему вонзился стилет, который барон носил в особых ножнах на предплечье.
Рот служителя раскрылся в немом вопле – но он умер прежде, чем хотя бы звук слетел с исказившихся уст.
Амальрик не без гордости взглянул на плоды своих рук. Даже его суровый наставник в Торе не нашел бы, в чем упрекнуть питомца. Убийство свершилось молниеносно и, главное, бескровно. Одеяние жреца осталось незапятнанным, а это именно то, чего добивался барон.
Он вспомнил, как Ораст тряс перед ним своей старой рясой, которую притащил из Амилии. Мол, Марна приказала ему взять ее. Амальрик с трудом удержался, чтобы не расхохотаться. Ну ладно, ведьма, она слепая, да и столько зим не вылезала из своей норы – ей простительно! Но этот-то, этот храмовый тихоня! Неужели он не помнит, что в Немедии у жрецов рясы желтые? Он представил себе заговорщика в охряном облачении на фоне белоснежных риз и фыркнул.
Ему вспомнилось, что негодная ряса так и осталась лежать у камина, где Амальрик собирался, да так и не успел сжечь ее. Не забыть бы спалить эту тряпку, когда вернется}..
Распахнув дверь, что вела, как ему было известно, в подсобные помещения храма, он втащил внутрь труп, когда услышал, что Ораста, оставшегося снаружи, выворачивает наизнанку.
Ему пришлось отхлестать этого слизняка по щекам, прежде чем тот пришел в себя.
Поняв, что от незадачливого чернокнижника помощи ждать не приходится, немедиец сам раздел труп, после чего отволок его к маленькой кладовой, вскрыть которую не составило труда. Он втиснул в тесное, захламленное помещение мертвое тело и набросал сверху садовые инструменты и мешочки с удобрениями.
Волей Митры, до вечера его не обнаружат…
Отдуваясь и утирая выступивший пот на лбу, барон обернулся наконец к своему спутнику, с возмущением увидев, что тот стоит, как стоял, точно впечатавшись в стену, глядя в никуда пустым, ничего не выражающим взором. Неслышным шагом Амальрик подошел к жрецу и с такой силой встряхнул за плечи, что у того едва не оторвалась голова.
– Щенок! – прорычал барон. – Возьми себя в руки, слюнтяй!
Постепенно взгляд Ораста сфокусировался на нем. Он часто-часто заморгал, точно приходя в себя от шока, но губы его шевелились по-прежнему беззвучно, и он не мог выдавить из себя ни единого слова. Без лишних церемоний Амальрик сунул ему в руки одеяние жреца и резные ножны красного дерева, на длинном шелковом шнурке, в которых покоился ритуальный нож.
– Пошевеливайся.
Неловкими движениями Ораст принялся натягивать на себя платье, и барон с презрением заметил, как дрожат его руки. Порывшись в кошеле на поясе, он извлек маленькую черную коробочку и, открыв крышку, выкатил на ладонь зеленоватую пилюлю. Затем, оценивающе взглянув на Ораста, добавил вторую и протянул жрецу.
– Проглоти. Это тебя взбодрит.
Не рассуждая, Ораст повиновался. Не прошло и нескольких мгновений, как немедиец отметил с удовлетворением, что мертвенная бледность отступила, руки перестали трястись, а взгляд жреца понемногу обрел осмысленность.
Он вздохнул с облегчением. Средство это было крайне опасным, и он берег его на крайний случай, ибо, как предупреждал его продавец пилюль, хитрый старый шемит Мана, стоит хоть чуть-чуть переборщить, и лекарство превратится в яд. Интереса ради, в Торе барон испробовал его на одном из рабов. От пяти горошин с ним сделался припадок, он задышал часто, точно собака, бежавшая под палящим солнцем, на губах выступила пена, и он рухнул замертво. Амальрику понадобилось провести еще несколько опытов, чтобы доподлинно убедиться, в каких дозах снадобье безопасно, зато теперь он мог без страха воспользоваться им.
Пока жрец натягивал на себя белое с черной каймой облачение, немедиец собрал в охапку одежду пажа, облил ее маслом из светильника и поджег. В огонь полетели и накладные кудри. Дождавшись, пока одежда догорит, барон затоптал умирающее пламя ногами и разметал по сторонам пепел.